Писатель Иосиф Бродский

Образ Стамбула в русской литературе

По старинным улочкам Стамбула бродили завоеватели и изгнанники, поэты и рабочие, султаны и чистильщики обуви. Многие из них оставили свои воспоминания об этом великом, старинном и вечно новом серо-голубом городе. И русские писатели не исключение: Стамбул отразился в их дневниках, стихах и книгах. 

Иосиф Бродский, «Путешествие в Стамбул»

Бродский приехал в Стамбул в 1985 году и практически сразу отправился в Афины, где и написал «Путешествие». О причинах переезда в Стамбул русский поэт пишет много и путано, порой смеясь над собой и читателем:

«…а) в этом городе в начале века провел как-то два решающих года своей жизни мой любимый поэт, грек Константин Кавафис; б) мне почему-то казалось, что здесь, в домах и в кофейнях, должен был сохраниться исчезающий повсюду дух и интерьер; в) я надеялся услышать здесь, на отшибе у истории, тот «заморский скрип турецкого матраса», который, как мне казалось, я расслышал однажды ночью в Крыму; г) услышать обращенное к себе «эфенди» (господин); д) но, боюсь, для перечисления этих вздорных соображений не хватит алфавита (хотя лучше, если именно вздор вас приводит в движение – ибо тогда и разочарование меньше)».

Бродский описывает Стамбул с позиций изгнанного поэта, поэта-мизантропа, поэта-меланхолика. От поэта не ускользает ни одна деталь. Так он описывает дворец Топкапы: «В восхитительно инкрустированных шкатулках хранятся зуб Пророка, волосы с головы Пророка. Посетителей просят не шуметь, понизить голос. Еще там вокруг разнообразные мечи, кинжалы, истлевший кусок шкуры какого-то животного с различимыми на нем буквами письма Пророка какому-то конкретному историческому лицу и прочие священные тексты, созерцая которые, невольно благодаришь судьбу за незнание языка. Хватит с меня и русского, думал я».

После роскоши Османского дворца он переходит к описанию чистильщиков обуви: «…как все чистильщики сапог, эти люди – большие философы. А лучше сказать, все философы суть чистильщики больших сапог».

В его воспоминаниях находится место мечетям: «…но мечети Стамбула! Эти гигантские, насевшие на землю, не в силах от нее оторваться, застывшие каменные жабы! Только минареты, более всего напоминающие – пророчески, боюсь, – установки класса земля-воздух, и указывают направление, в котором собиралась двинуться душа».

В воспоминаниях Бродского Стамбул можно почувствовать осязательно: «Этот запах! С примесью скверного табака и потного мыла!». А вся Турция у Бродского «черноглазая, зарастающая к вечеру трехдневной щетиной часть света».

«Странное это ощущение – наблюдать деятельность, не имеющую денежного выражения: никак не оцениваемую. Похоже на некий тот свет, пре-мир, и, вероятно, именно эта потусторонность и составляет знаменитое «очарование» Востока для северного скряги», — обобщает свое ощущение от путешествия в Стамбул Иосиф Бродский.

Читать Бродского интересно именно из-за его искреннего возмущения, восклицательных знаков, знакомой тоски, примирения, едких замечаний. Его размышления, как и его стихи, затягивают, и вот уже бродишь Бродским по Стамбулу, «взбираешься на паром и отправляешься пить чай в Азию. Через двадцать минут сходишь в Чингельчее, находишь кафе на самом берегу Босфора, садишься на стул, заказываешь чай и, вдыхая запах гниющих водорослей, наблюдаешь, не меняя выражения лица, как авианосцы Третьего Рима медленно плывут сквозь ворота Второго, направляясь в Первый».

Александр Вертинский «Дневники». Главы.

Известная глава «Дневников» Вертинского начинается так: «Рано утром мы вошли в Босфор».

Вертинский приехал в Константинополь среди «белой» эмиграции в 1920 году. И в Стамбуле Вертинский блистал, — пел в «Черной розе», говорят, выступал перед самим султаном. И поэтому город у него — «сказочный город, весь залитый солнцем… Тонкие иглы минаретов. Белосахарные дворцы… Красные фески, море красных фесок. Люди в белом. Солнце. Гортанный говор. И флаги, флаги, флаги».

Вертинский жил в «Палас-отеле» — отеле первого класса, окна выходили на Золотой Рог. Вертинский пишет не столько про Стамбул, сколько про ссыльный блеск белых русских, про «русские года» Константинополя. Это два недолгих года, когда в Стамбуле жили тысячи русских эмигрантов: от Ивана Бунина до Алексея Толстого. Все они потом рассеялись по миру: кто-то осел в Париже, кто-то – в Америке. Вертинский остроумно и изящно описывает диалоги, политику, быт, Босфор, базары, характер турок и женщин. «Константинополь был буквально переполнен молодыми и хорошенькими женщинами», — отмечает Вертинский.

Стамбул у Вертинского «шумел, орал и сверкал, как огромный базар». Хотя читать его грустно: «Яркий, красочный быт Турции еще существовал, но уже исчезал понемногу под напором цивилизации, нахлынувшей вместе с оккупационной армией». И, в поисках ресторанов, где пел Вертинский, невольно вспоминаешь живые, немного картинные описания, и думаешь: а что здесь было еще совсем недавно, и что ты уже не увидишь…

И, как мы тоскуем по Константинополю Вертинского, так и Вертинский тоскует по исчезнувшему быту своих предшественников: «Вид города с воды внушал и внушает трепет и почтение: мало на свете рукотворных ландшафтов величественнее. Другое дело, когда прибываешь по воздуху и из аэропорта на такси режешь углы от Мраморного моря к бухте Золотой Рог, сразу погружаясь в базар, который есть город. Байрон приплыл в Стамбул на фрегате, Бродский прилетел самолетом. Думаю, это важно».

Лев Троцкий «Дневники». Главы.

В 1929 году пассажиром на пароходе из Одессы в Стамбул прибыл Лев Данилович Троцкий, с женой и сыном. Так Троцкого сослали из СССР, и только Турция согласилась принять его. В Стамбуле бывший большевик сначала жил в советском консульстве, а потом перебрался в дом на Принцевых островах, или просто, «островах» — «адалар», на-турецком. Острова всегда были местом ссылки опасной знати, и теперь стали местом ссылки Троцкого.

Недавно власти Турции выставили Дом Троцкого на продажу с условием сохранения его состояния как «исторической реликвии».

На острове, где и сегодня официально запрещены автомобили и по-прежнему основной транспорт – повозки, запряженные лошадьми, а также велосипеды и лодки, – Троцкий вел активную переписку, писал книги, вел политическую борьбу и вовсю управлял мировым троцкистским движением, даже несмотря на слежку со всех сторон.

Но его дневники многое рассказывают и о Стамбуле, а также месте его ссылки – острове Бюйюк Ада, который он также называет Принкипо. «…хорошо работать с пером в руках, особенно осенью и зимою, когда остров совсем пустеет, и в парке появляются вальдшнепы. Здесь нет не только театров, но и кинематографов. Езда на автомобилях запрещена. Много ли таких мест на свете? У нас в доме нет телефона. Ослиный крик успокоительно действует на нервы. Что Принкипо есть остров, этого нельзя забыть ни на минуту, ибо море под окном, и от моря нельзя скрыться ни в одной точке острова. В десяти метрах от каменного забора мы ловим рыбу, в пятидесяти метрах — омаров. Целыми неделями море спокойно, как озеро».

Стамбул остался не только в российской прозе, но и стихах. Такой он у Ивана Бунина:

«И прах веков упал на прах святынь,
На славный город, ныне полудикий,
И вой собак звучит тоской пустынь
Под византийской ветхой базиликой.
И пуст Сераль, и смолк его фонтан,
И высохли столетние деревья…
Стамбул, Стамбул! Последний мертвый стан
Последнего великого кочевья!

И у Владимира Набокова:
Стамбул из сумрака встает:
два резко-черных минарета
на смуглом золоте рассвета,
над озаренным шелком вод»

Стамбул встречается и у Николя Гумилева в его длинных «азиатских» стихах:

«Серебром холодной зари
Озаряется небосвод,
Меж Стамбулом и Скутари
Пробирается пароход.

И плывём мы древним путём
Перелётных весёлых птиц,
Наяву, не во сне плывём
К золотой стране небылиц».

Воспоминания о Стамбуле часто проникнуты пронзительной ностальгией — совсем недавние, и столетней давности, они делают город еще более насыщенным смыслом. Многие пытались описать Стамбул. И сегодня со всего мира в него бросаются, с головой, пытаются описать — каждый день новый, а может, всегда неизменный, Стамбул.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *